Паломник Ворота монастыря Неопалимой Купины, что в альпийском местечке Бергсдорф, на самой границе земель Священного Ордена Тевтонского, отворились на закате. Отворились нешироко и ненадолго, достаточно, чтобы пропустить человека в одежде паломника, следующего в Святую Землю. На плече у него была котомка, лицо скрывалась под полями круглой шляпы, а при ходьбе он выбивал из земли пыль острым концом дорожного посоха.
Когда паломник сделал первый свой шаг – за стенами монастыря пробил колокол, гулко и протяжно. Ворота грохнули, закрываясь за его спиной. Лязгнули засовы.
Паломник уходил, не оборачиваясь. Поступь его была прямой и уверенной. Он шел, как человек, твердо знающий свой путь. Дойдя до дорожного указателя, сложенного из камней еще во времена прошлого Крестового Похода, он, вопреки своему виду, повернул не в сторону Иерусалима, а в противоположную сторону - на запад.
Когда ночь опустилась на землю, он достал из котомки небольшой фонарь, залил в него масла. Привязав фонарь к навершию посоха, паломник шагнул на узкую горную тропу. Похоже, он собирался идти сквозь темноту, пренебрегая опасностью стать жертвой коварного обрыва или разбойной шайки.
Он не загасил фонарь, даже когда над вершинами Альп поднялась полная багровая луна и залила тропу своим изменчивым светом. Башни укрепленного как крепость монастыря давно скрылись из виду, а паломник все шагал. Впереди у изгиба тропы показался большой плоский камень, чья форма говорила, что в древние времена его касались человеческие руки. Руки, стесавшие верхушку камня и вырезавшие на нем ломаные руны. Любой местный житель, завидевший эти руны, постарался бы обойти камень стороной, особенно в такую ночь, как эта. Местные жители догадывались, какова природа темных пятен, покрывавших древнее тело камня.
При приближении паломника к камню стало понятно, что на нем восседает крохотная фигурка. То был карлик, одетый в зеленый кафтан с золотыми пуговицами, кожаные штаны, щегольские сарацинские сапожки и зеленый же цилиндр. Из уголка рта карлика торчала поблескивающая золотом соломинка.
При виде паломника карлик, болтавший до того беззаботно ногами, вскочил на камень и замахал крохотной ручкой.
- Приветствую, приветствую тебя, - закричал карлик тоненьким голоском. – Приветствую тебя, странник. Не остановишься ли ты здесь, не составишь ли мне компанию? Ночь холодна, а я с радостью разделю с тобой мою трапезу.
Паломник остановился, не доходя пары шагов до камня. Опустил котомку на землю, снял с посоха и поставил рядом свой фонарь. Освещенное снизу его лицо оказалось совсем юным, узнавшим лишь первую поросль на упрямом подбородке.
- Будь здрав, незнакомец, - сказал он. - Благодарю тебя за приглашение. Милостью Божьей я оставил монастырь сытым и от трапезы откажусь. Но побеседую с тобой с удовольствием.
В руке карлика появился, словно по волшебству, кусок мяса, от которого он с легкостью оторвал клок острыми зубами.
- Зря отказываешься, странник, - пробурчал он с набитым ртом. – Когда еще выдастся возможность перекусить отменной козлятиной. А как ты сказал твое имя?
- Я не говорил, - ответил паломник. – Но скрывать его я не вижу причины. Я наречен братом Уриилом.
Карлик проглотил последний кусок козлятины и засмеялся, будто услышал отменную шутку, захлопал себя по круглому животу.
- Ах, как чудно, - выговорил он, отсмеявшись. – А как звали твоего отца, брат Уриил?
- Я не знал своего отца. Восемнадцать лет назад братья монастыря Неопалимой Купины нашли меня у ворот своей обители, приютили милостью Божьей и назвали Уриилом в честь светоносного архангела. Сегодня закончилось мое обучение, и я был отправлен в паломничество, чтобы подобно моему покровителю нести свет. Теперь, когда я назвался тебе, позволь же мне узнать твое имя, незнакомец.
- Мое имя, - карлик опять засмеялся, и смех его в этот раз был похож на каменный шорох, предвещающий обвал в штольне. – Многие бы желали знать его, поверь мне, юный паломник. Твои наставники разве не сказали тебе, что имя есть величайшая тайна и сила? Твой бог дал Адаму и его потомкам власть наделять сущее именами, но не забывай, что иные вещи носили имена и до Адама. Но не будем уходить в сторону. До рассвета не так уж много времени, а я бы хотел покончить с одним затянувшимся делом.
Карлик заложил руки за спину и заходил туда-сюда по камню.
- Я хочу рассказать тебе одну историю, молодой Уриил. История эта приключилась на этот самом месте двадцать ваших лет назад. К камню, который ты видишь перед собой, камню, который в два раза старше вашего умершего бога, пришел рыцарь по имени Готфрид. Он шел в дальнюю землю, сражаться за гроб своего Господа, - последние слова карлик выговорил с отвращением. – Но рыцарь помнил, что его предки поставили здесь этот камень и вырезали на нем слова клятвы другим богам. И подобно своим предкам он пришел к этому камню просить для себя победы в бою, воинской славы и богатств. В назначенный час, когда луна поднялась над горным хребтом, он умертвил черного козла и окропил камень горячей кровью.
Глаза карлика вспыхнули, и зрачки сжались в них до тонких полосок.
- Ни капли крови не было пролито зря, и просьба рыцаря была услышана. В обмен на помощь хозяева камня попросили Готфрида о самой малости. По возвращению из похода он должен был принести и оставить на камне то, что ждет его дома, но не имеет еще имени. И рыцарь согласился.
Карлик хихикнул.
- Ведь он в своем поместье он ведал имя каждого крестьянина, каждого пса и овцы. А значит, когда он вернется, хозяева камня, глупые старые боги, останутся ни с чем, - карлик цокнул языком.
- Минуло два года. Рыцарь Священного Ордена вернулся домой, овеянный славой. Сорок повозок с добычей и две тысячи сарацинских невольников сопровождали его. Ни один воин из дружины Готфрида не погиб, а его самого не коснулась ни сабля, ни стрела. Древние боги не обманули. А значит пришло время рыцаря выполнять свою часть договора.
Карлик поднял голову, задумчиво изучая бледный диск луны.
- Каково же было изумление рыцаря, когда он узнал, что уходя в поход, оставил свою прекрасную молодую жену на сносях. Младенца нарекли в честь покойного батюшки Готфрида Юргеном. Каков же был ужас Готфрида, когда он понял, что именно младенца, кровь от своей крови он должен отнести на камень старых богов и оставить в ночи. И знаешь, что, странник?
Карлик прищурился, неожиданно длинные его пальцы с кривыми коричневыми ногтями скрючились.
- Он сжульничал! - взвизгнул карла. – Проклятый рыцарь сбежал к папскому престолу, где на него была наложена епитимья, и он отправился искупать грех идолопоклонничества в земли славов. Нести белокожим варварам слово вашего бога! Карлик не говорил, он шипел, брызгая слюной.
- А перед этим он отвез своего наследника в горный монастырь. Туда, куда нет хода старым богам и их слугам. Отдал ребенка, предназначенного в пищу Древним, в услужение распятому богу и его служкам.
Карлик мгновенно успокоился, проникновенно посмотрел на паломника. На его лице появилась широкая искренняя улыбка. Ее портило одно лишь обстоятельство.
Рот карлика был подобен пасти акулы с двумя рядами острых треугольных зубов.
- Но мы умеем ждать, - прошептал этот страшный рот. – Восемнадцать ваших лет для нас не срок. И я ждал здесь, ждал все это время. Ждал, пока ты покинешь неприступные стены монастыря, юный Юрген сын Готфрида.
С гор потянуло ледяным ветром. Клубящиеся тени, похожие на мантии глубоководных чудовищ, окутали луну. Мрак наступал с той стороны жертвенного камня. Мрак, в котором карлик в зеленом кафтане не казался больше смешным. Он словно бы подрос и руки его удлинись до колен. С последним порывом ветра погас фонарь у ног паломника, и тьма упала на тропу.
Голос карлика дробился и доносился со всех сторон.
- Твоя плоть не так сладка, как плоть младенца. Но душа вкуснее плоти. Твоя душа чиста, молодой Юрген. Ее трепет насытит наш голод. Сегодня ночью ты вернешь нам долг твоего отца и эхо твоих криков навсегда поселится в здешних скалах.
Чудовищная тень нависла над фигурой паломника, потянулась изломанными конечностями. И замерла.
Посох в руках паломника наливался светом. Свет этот заставил отшатнуться мрак.
- И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста, - сказал паломник. Голос его звучал ровно и без страха. - И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает.
Посох между ладоней паломника вспыхнул по всей длине от упертого в землю острия до навершия огнем жарким и бездымным.
- Если бы твой взгляд был способен проникнуть за стену монастыря, то бы увидел, что в его саду растет куст купины. Пророщенный саженец тернового куста с Земли Синайской, - сказал паломник. – Того самого куста, в который низошел, чтобы свидетельствовать Моисею Уриил, ангел Господень. Мой посох сделан из ветви этой купины. Малая частица присутствия архангела в нем, малая, но ее достаточно, чтобы опалить тебя пламенем негасимым.
Тень отшатнулась от огня, сжалась в фигуру карлика. Лицо его было искажено ужасом и ненавистью.
- Ты не причинишь мне вреда, сын Адама, - прошипел карла. – Твой бог еще не был рожден, когда я пил кровь с этого камня. Ты не знаешь, с кем имеешь дело.
Горло карлика исторгло дикий вопль такой силы, что паутина трещин разбежалась по жертвеннику. Щегольские сапожки Румпельштильцхена по щиколотку погрузились в камень.
- Связанный силой твоего имени, ты не сможешь бежать, - сказал паломник. – И я говорю тебе, Румпельштильцхен – у тебя нет власти надо мной и над моим родом.
С горловым хрипом карлик рванул на себе кафтан. Коричневые когти глубоко погрузились в плоть, вырывая черные с изнанки куски.
- Третий раз нарекаю тебя твоим истинными именем, Румпельштильцхен. Нет в тебе власти над этой землей и над ее людьми.
Камень треснул пополам, и карлик провалился в него по пояс. Его руки продолжали раздирать собственную плоть, обнажая клубящийся живой мрак.
Паломник поднял посох над головой и обратил лицо к небесам
- Ты творишь ангелами Твоими духов, служителями Твоими - огонь пылающий, - воскликнул он и с размаху вонзил пылающий посох в черное сердце карлика по имени Румпельштильцхен.
Когда утих гулявший между альпийских вершин гром, и остыли раскаленные обломки древнего жертвенника, паломник был уже далеко. Он шагал без устали, освещая себе путь масляным фонарем.
Его путь лежал в далекий город Бремен, где по рассказам путников, злые духи вселялись в животных и людей, заставляя их творить ужасные дела. Брат Уриил, нареченный при рождении Юргеном сыном Готфрида, спешил. Кто знает, когда врата монастыря распахнутся следующий раз, когда следующий паломник возьмет в руки терновый посох, чтобы светом и словом Господним разгонять тьму.
Над острыми вершинами альпийских гор занимался рассвет.
Разговор Ночь была тихой. У костров спали люди, измученные отступлением, давно превратившимся в бегство. Обессиленные кони уже не ржали, сетуя на отсутствие овса, лишь тихонько всхрапывали, словно жалуясь своим, конским богам. Поверженными титанами громоздились у горизонта Петелийские горы, манили своим тропами, такими близкими, такими укромными. Такими недостижимыми.
Неудивительно, что даже часовые поддались всеобщему отчаянию. Вместо того чтобы стеречь лагерь они заварили дурманную похлебку из дикой белены и теперь глазами, ослепшими от видений, слепо таращились в пустоту.
Чужак миновал их беспрепятственно.
Опираясь на витой пастуший посох, он обошел наскоро поставленную засеку, прошел мимо патрулей и спящих бойцов. Его целью был одинокий костер, возле которого сидел человек и задумчиво правил оселком лезвие короткого меча.
Чужак подошел к костру и, не дожидаясь приглашения, сел, сложив посох подле себя. Протянул руки к огню. Ночь была зябкой.
- Давно не виделись, Вестник, - сказал человек.
Он вытянул меч к огню, любуясь своей работой. Лицо гостя под капюшоном плаща плыло в жарком мареве над костром, и никак нельзя было понять, из каких он земель и сколько ему лет.
И руки, протянутые к теплу, в зависимости от того, как плясали тени, казались то гладкими руками мальчишки, то изъеденными временем скрюченными стариковскими дланями.
- Я пришел сказать тебе, что завтра ты умрешь, - молвил гость.
Человек взмахнул мечом, послушал, как тот режет воздух и, недовольно сморщившись, снова взялся за оселок.
- Это добрая весть, - сказал он. – Только надолго ли?
Когда руки чужака поворачивались над огнем ладонями вверх, было видно, что на них нет линий.
- Нам не дано знать наши судьбы, - ответил чужак.
Человек усмехнулся уголком рта.
- Я не один из вас, Вестник, - напомнил он. – Я был заблудшей овцой из вашего стада и за это лишен счастливого глотка забвения и места на гребной скамье Перевозчика.
- Теперь ты бич, который щелкает, когда стадо забывает наши имена, - жестко сказал Вестник. – Это делает тебя ближе к нам, чем к ним.
Человек покачал головой.
- Имена, которые вы меняете так легко и охотно. Как и овец в вашей отаре. Для них у вас нет имен. Я помню, как звали каждого из трехсот, умерших со мной в один день. Они взывали к вам перед смертью, а Фермопильские скалы возвращали им лишь эхо. Кто вспомнит их теперь?
- Люди помнят тебя, - ответил Вестник. – В тот день ты вернул им веру в Воина и Защитницу. Мы отблагодарили тебя длительным отдыхом, а люди сложили о тебе легенды.
Человек прижал оселок к лезвию с такой силой, что полетели искры.
- Что будет с моими людьми завтра? – спросил он.
- Часть погибнет с тобой, так решено. Остальных распнут на крестах вдоль дорог. Почему тебя интересует их судьба?
- Потому что ваша мне уже известна, Вестник.
Чужак рассмеялся тихим неприятным смехом.
- Так излей же мне свою мудрость, - попросил он, отсмеявшись.
- Я размышлял, - начал человек. – И я понял вашу игру, ваш обман. Вы заставили людей верить в вас вместо себя. Вы пьете их веру, как вино, едите, как хлеб. Но однажды, Вестник, однажды настанет день, когда вам перестанут давать новые имена. Поток веры в вас иссякнет, и люди наконец-то поймут, что даже распятые на крестах, втоптанные в кровь и грязь они чище и выше вас. Они поверят в себя, в человека, а вас забудут надежней, чем хлебнув из чаши забвения.
Лицо Вестника исказилось, игра теней и света превратила его в страшную нечеловеческую маску.
- Это случится не завтра, - прошипел он.
- Не завтра, - согласился его собеседник. – И мне придется возвращаться еще не раз. Но однажды, вернувшись, я вас не застану. Тогда я смогу умереть, как жил всегда – человеком.
Вестник поднялся одним текучим движением, будто сам он был создан из зыбких предрассветных теней. Человек встал вместе с ним и его загорелое, иссеченное шрамами тело сделало фигуру чужака еще бесплотней.
- До скорого свидания, - проскрипел Вестник. – Порадуй нас завтра как следует.
Человек отсалютовал ему мечом. Подарок друга-гладиатора Крикса, короткий галльский клинок был украшен символом рыбы. На галльском «мирмилл», на эллинском «ихтис».
- Обреченный на смерть приветствует тебя, - сказал человек. – И просит донести до всех вас благую весть.
Луч восходящего солнца скользнул по лезвию меча и, отразившись в пустых глазах Вестника, заставил его закрыться лишенной линий ладонью.
- Благую весть, - повторил человек. – Радоваться вам осталось недолго.
Сначала на ланч из ближайшего бизнес-центра привалила толпа безликих болванчиков в черных костюмах и оранжево-синих галстуках. Они галдели, перебрасывались сообщениями через «блекбери», а Алиса порхала между столиками, проклиная дневную смену. Болванчики редко оставляют чаевые, съедая скупую бизнес-норму. Но не это в них самое неприятное.
Сильнее всего язвит их высокомерие. Каждый из них, проводящий восемь часов в зеркальном аквариуме бизнес-центра, мнит себя избранным. Стоящим на вершине пирамиды человеческих потребностей, в самом низу которых скорчилась она, Алиса, в своем клетчатом фартуке. И эта небрежная уверенность, с которой болванчики, пешки, протягивают ей свои корпоративные карты, она задевает сильнее всего.
Они это знают. Это момент, когда они упиваются своим превосходством. Все оплачено. Все включено. Кредитная история безупречна. Три процента чаевых входят в сумму счета. Треньк. Спасибо.
Раньше они вызывали у нее ненависть. Теперь не осталось ничего, кроме равнодушия.
В разгар бизнес-ланча один из посетителей, сидевший за крайним столиком, сорвался и выбежал из кафе. Сутулый, маленький, очень бледный, но не из болванчиков. Он был одет в короткие штаны и смешную жилетку.
Все разы, когда Алиса смотрела в его сторону, он нервно поглядывал на часы и что-то бормотал.
- Алиса, - обратилась к девушке менеджер зала. – Девятый столик. Посетитель не заплатил по счету. Почему ты не проследила?
Алиса не ответила. Она понимала, что в любом случае теперь платить ей. Сжав зубы, она отправилась убирать за торопыгой.
Тот даже не тронул свой заказ – кусок морковного торта. Перед тем как выбросить его в ведро, Алиса увидела свернутый кусочек бумажки, прилепившийся к торту. Она развернула его и прочла.
«Съешь меня».
Гневно фыркнув, шутки про Алису по надоедливости в ее жизни спорили только с вопросом «где миелофон», девушка выбросила торт и записку в мусор.
Около пяти часов, когда наплыв клиентов стал спадать, приехал грустный цветочник. Для вечернего банкета ему заказали сорок букетов красных роз, но он привез белые.
- Это будет стоить мне моих чаевых за неделю, - сообщила Алиса.
В ее голосе не было злости. Цветочник сам чуть не плакал.
- Я, я, - бормотал он, - я могу их перекрасить.
- Вы еще шутите, - Алиса мотнула головой. – Отнесите цветы в зал.
Перед уходом он оставил ей визитку, сделанную в виде игральной карты. Алиса отправила ее в мусор вместе с оберточной бумагой.
Вернувшись на веранду, она обнаружила за седьмым столиком старика в высоком цилиндре. Он задумчиво макал в жасминовый чай свои часы.
- Дедушка, дедушка, что вы делаете!
Алиса забрала часы у старика, поднесла их к уху. Гробовое молчание вместо тиканья.
- Ну, вот.
Старик поднял на девушку сморщенное лицо, показавшееся Алисе смутно знакомым. Ее коснулось что-то вроде дежа вю
- Милая, - старик прищурился и прочитал надпись на ее бедже. – Алиса. Какое красивое имя. Он уже не обижается на меня, но здесь, в этом месте, здесь его нет. Здесь нет времени, совсем.
- Да, - согласилась Алиса. – Все вечно куда-то спешат, вы правы.
Старик, рассеянно улыбаясь, покачал головой. Ей показалось, что он хотел сказать что-то еще, может быть напомнить, где они встречались, но тут ее окликнул второй менеджер – блондинка, всегда одетая в белое.
Кто-то пролил на шахматную плитку пола соус, и надо было срочно убрать.
Когда Алиса вернулась к седьмому столику, старика уже не было. Дежа вю развеялось и только желтые пятна от чая на белых квадратах скатерти напоминали о милом сумасшедшем в цилиндре.
Он тоже не заплатил по счету, но Алиса на него совсем не злилась.
Вечером, когда болванчики вновь потянулись в кафе за вечерней пинтой пива, Алисе заказали кальян. Невероятно толстая женщина в фиолетовом платье заняла угловой диван. При всей своей толщине она ухитрилась быть очень обаятельной и у них даже завязалась необязательная беседа. Но тут болванчики снова потребовали внимания и брюнетка в черном, первый менеджер, даже прикрикнула на Алису.
Когда Алиса вернулась к угловому столику, болтливой толстухи не было. На ее месте сидели двое – один седой, в рабочей одежде, с натруженными мозолистыми руками. Второй – лоснящийся от жира лысый толстяк с редкими усиками.
- Простите, - растерянно пробормотала Алиса. – Ну, тут до вас...
- Да-да, вам велели передать! – радостно сказал толстяк и улыбнулся, обнажая необычайно большие резцы. – Вот.
«Ну и денек», - подумала Алиса, принимая от толстяка небрежно завернутый в салфетку белесый гриб. «Две недели без чаевых, как минимум».
- Милая, - попросил старик. – Не могла бы ты принести нам устриц?
- К сожалению, устриц сегодня в меню нет, - растерялась Алиса. – Могу я вам предложить что-нибудь другое?
- Ну, раз устриц нет, мы, пожалуй, пойдем. Да, дружище? – спросил старик.
Толстяк кивнул, и, вздыхая, начал высвобождать свои телеса из-за стола.
Алиса долгую минуту смотрела им вслед, прежде чем пойти за стойку и выбросить гриб в ведро. Ей ужасно хотелось домой.
Незадолго до начала банкета, черный менеджер отправила ее освободить последний занятый столик. Сидевший за ним невысокий мужчина со всколоченными волосами и бакенбардами уже давно закончил есть, и теперь гонял туда-сюда по скатерти свернутую в шар салфетку.
Когда Алиса подошла, он не поднял взгляд.
- Занятное тут у вас заведение, - тихо сказал он. – «Шах и мат», отличное название.
Алиса пожала плечами. На сегодня ее запас дружелюбия закончился. Мужчина поднял на нее лучистые зеленые глаза, улыбнулся, неожиданно устало и грустно.
- Присядьте на минуту, Алиса, - попросил он.
Официанткам запрещалось подсаживаться к клиентам, но натруженные за день ноги гудели. Болело поврежденное в детстве колено. Алиса неожиданно обнаружила себя сидящей напротив мужчины. Он смотрел куда-то мимо нее, все еще улыбаясь.
- Вы нас простите, Алиса, - попросил он. – Все не со зла, поверьте.
«Еще один сумасшедший на мою голову», - подумала девушка.
- Скажите, - спросил мужчина. – А вы были недавно на представлении цирка «Дю Солей»?
- На «Зазеркалье»? - спросила Алиса. – Нет, но очень хотела пойти. Билеты оказались слишком дорогими.
- Слишком дорогими, - повторил мужчина. – Да, деньги это теперь все. А вы знаете, Алиса, большинство ведь не помнит, что после Страны Чудес Алиса попала в Зазеркалье. Не думаю, что вам бы понравилось это представление. Оно довольно зловещее.
- Что же может быть зловещего в цирке? - удивилась Алиса. – Я в детстве мечтала в нем работать.
- О, в цирке хватает зловещего, поверьте мне, - мужчина задумчиво потрогал старый шрам на подбородке. – Цирк это уродливое, вывернутое отражение нашей жизни. Зазеркалье. А в Зазеркалье свои законы. Главный из них – никогда не поступать, как его жители. Иначе сам станешь одним из них.
- Алиса! – голос брюнетки. Или блондинки. Иногда она их путала.
- Я больше не смею вас задерживать, - торопливо сказал мужчина. – Возьмите только вот, пожалуйста. С днем рождения вас!
Алиса оторопела. Никто из ее знакомых, из тех, с кем она дружила или работала, не вспомнил, что у нее сегодня праздник. А грустный незнакомец откуда-то узнал и принес ей подарок. Маленькую красную коробочку, перевязанную лентой.
И Алиса ничего не сказала ему, не вспомнила про счет, когда он встал и вышел. На прощание в зеркальных дверях мелькнула и растаяла его грустная улыбка.
Уже поздней ночью, когда банкет был самом разгаре, и пьяные в дым гости принялись петь караоке, Алиса открыла коробочку. В ней лежал маленький флакон из дымчатого стекла. К пробке была прикреплена бумажка с беглой надписью от руки «выпей меня».
Алису нашли через десять минут. Двое растерянных белых поварят вытащили ее из закутка, положили на пол перед двумя менеджерами – белой и черной. Сердце Алисы не билось. На ее губах застыла улыбка, а из разжавшийся руки выкатился пустой флакон.
Музыка в зале стихла. Гости застыли, кто где стоял или сидел. На улице тоже наступила тишина, невероятная, угрожающая. И только на самой грани слышимости чуть-чуть потрескивало стекло.
- Она, - медленно проговорила белая, - как она…
- Она ушла, - прошипела черная.
- Она ушла!!! – закричали они.
Их лица исказились нечеловеческой злобой, отразившейся на лицах гостей и обслуги. Тонкая паутина трещин побежала по их щекам и лбам от уголков глаз и губ и тут же патиной подернулась витрина кафе, зеркала над стойкой бара, бликующие шары под потолком, блестящая плитка пола.
Но первой не выдержала и лопнула, разлетаясь на миллионы острых осколков, зеркальная стена бизнес-центра. Застывшие за ней болванчики превратились в тысячи оранжево-синих визитных карточек, и их разметало порывом свежего ветра.
Счастливый фермер Приятная музыка разбудила Чена в час пополудни. Это был не сигнал будильника. Как и большинство жителей трехмиллиардной Республики Чен не работал и мог вставать тогда, когда хотел. Это напоминал о себе встроенный в височную кость Чена виджет «Счастливого фермера». Пришло время сбора урожая.
Зевнув, Чен движением ладони развернул над кроватью трехметровую плоскость экрана. Меньшая бы просто не смогла вместить весь североамериканский надел Чена.
Перед гражданином Республики предстали аккуратные косые прямоугольники грядок, крашеные в веселые цвета собачьи конуры и счастливые работники в белых рубашках. Они улыбались и махали руками. «Доброе утро, господин», - говорили их нарисованные рты.
Чен улыбнулся и благосклонно кивнул. Он по-своему любил этих маленьких пиксельных человечков, день и ночь трудившихся ему на потеху. Смеха ради он пытался выучить их нелепые варварские имена, покупал им симпатичные домики на распродаже и даже избегал закармливать их до потери сознания энергетиками. Его ближайший сосед, Вонг, был к человечкам не так благосклонен, поэтому ему и удалось обогнать Чена на целых десять позиций во всеобщем рейтинге.
Ну, что же, сегодня Чен нанесет грядкам Вонга визит. И, возможно, раздобудет десяток-другой редких семян. Но это позже, а пока для человечков пришло время сбора риса.
На экране появилось призрачное отражение руки Чена, которая размашистым движением отметила делянки с созревшим рисом. Часть человечков торопливо бросилась выполнять указание. Некоторые, особенно новички, еще колебались. Чен вздохнул. Он очень не любил понукать своих маленьких подданных. Но если они не будут стараться, то его надел ждет участь фермы другого соседа – Ши.
Ши в последнее время увлекся новой версией «Совершенного мира», игры на взгляд Чена слишком сложной. Пару раз он подключался к ней, рубил волшебным поющим мечом рогатых духов зла, но эти забавы быстро утомляли Чена. Пусть «Счастливый фермер» не может похвастаться такой графикой, ведь любимой игре Чена сто десять лет, на десять больше чем самому Чену. Зато в ней есть что-то настоящее, заставляющее вспомнить гражданина Республики о своих корнях.
А эти волшебные мечи – что в них? Пустая забава и опустевшие грядки, на которых копошатся, умирая от голода, опустившиеся человечки Ши. Иногда из жалости Чен ронял им немножко рисовых колобков или ростков бамбука, но с каждым днем их становилось все меньше.
- Вы же не хотите, чтобы с вами случилась та же беда, а, малыши? – отчески спросил Чен.
Его прозрачная рука дала легкую оплеуху одному из человечков, отчего он покатился кубарем. Остальные беззвучно завопили и забегали кругами. Некоторые похватали корзинки и принялась лихорадочно собирать рис. Но группа самых упрямых, проявляя настоящее неуважение, расселась кружком на земле. Они делали вид, что никакого Чена не существует.
- Сплошное наказание с вами, - вздохнул Чен. – Ну, раз вы не понимаете по-хорошему.
За девяносто с лишним лет игры Чен приобрел определенные навыки, которые и вывели его на самую вершину общереспубликанского Рейтинга. Его первый надел располагался не в уютной Америке, а на холодных виртуальных просторах Сибири.
Тамошние человечки были куда упрямей нынешних. Но и с ними Чен научился справляться. Жаль, что один из сибирских умельцев как-то научился отключать республиканские управляющие контуры. И прежде чем ситуация вышла из-под контроля на Сибирь и прилегающие территории были сброшены усмиряющие бомбы. В образовавшихся пустошах уцелевшими играют теперь редкие поклонники «Фоллаута».
Сначала надо выявить лидера. Вот тот человечек в красной бейсболке, который больше всех размахивает руками. Чен аккуратно зацепил его пальцами за воротник и поставил в центр круга. Небольшая демонстрация.
Человечек задрал голову и принялся грозить кулаком в небо. Из его маленького рта вылетали гневные иероглифы, обещавшие, что человечек будет жаловаться, даже подаст на Чена в суд.
- Забавный, - улыбнулся Чен. – Я бы с тобой подольше поиграл. Но у меня же весь рис сгниет.
Виртуальные пальцы Чена ласково, но неумолимо сжали голову человечка. Спустя мгновение она лопнула, разбрызгивая по сторонам ярко-алые и желтые пиксели. Началась паника, бунтовавшие человечки бросились врассыпную, некоторые попадали на землю, закрывая головы руками.
Чен переловил их всех в охапку и подтащил к грядкам. Большинство человечков поняли намек и работа закипела с утроенной силой.
- Вот, - улыбнулся Чен. – И никаких энергетиков не надо, молодцы. Всегда бы так. А то ведь не будете работать, пройдете морф-камеры и в «Совершенный мир», рогатыми демонами. Будете тогда мои грядки вспоминать.
У него мелькнула мысль устраивать показательные казни каждое утро, чтобы поднимать боевой дух уцелевших. Но потом он решил, что такие развлечения слишком в духе соседа Вонга, старинного любителя варварской игры «Травиан» с ее децимациями и гекатомбами.
- Кстати, - сказал Чен. – Не пора ли нам навестить нашего друга? Ну-ка, кто из вас желает перебраться через забор? Только осторожней, не разбудите собак. Собачки у Вонга злющие.
Намерения Чена были прерваны появлением подноса с завтраком. Натуральные рисовые колобки в меде, прекрасное начало прекрасного дня. Потом чашечка зеленого чая, может быть под настроение сеанс виртуального петтинга с несовершеннолетними школьницами. В рамках программы сексуального развития молодежи, одобренной Министерством Гармонии.
- Берегись, Вонг, - прочавкал колобком Чен, - я иду!
Интересно, он никогда не задумывался, откуда берутся прекрасные натуральные продукты, которыми он, как и все жители Республики, привык завтракать, обедать и ужинать. Впрочем, эта мысль ненадолго увлекла Чена. Несовершеннолетние школьницы улыбались и махали ему с экрана. Чен улыбнулся в ответ и распахнул свои прозрачные объятия так широко, как будто хотел обнять весь мир.
Джуддека (отрывок из сценария аниме-сериала по мотивам "Дюны") Барон Владимир Харконен со вздохом опустил свое огромное тело в кресло. Положил унизанные перстнями пальцы на головы яшмовых гаргулий. По левую руку от него застыл в напряжении начальник его личной охраны Саид. По правую маялся от нетерпения молодой на-барон Фейд Раута. Сегодня дядюшка ожидал особенных гостей и он, Фейд-Раута, был впервые допущен к их встрече. Знак особого доверия со стороны старого упыря.
Барон Харконен сделал ленивый жест рукой. «Начнем».
Ворота в дальнем конце приемного зала распахнулись. Одновременно по знаку Саида две шеренги охраны выстроились перед креслом, а зал разделила пополам потрескивающая стена пентащита.
Владимир Харконен не доверял своим гостям.
В воротах появилась странная процессия. Шесть высоких, выше даже сардаукаров в церемониальных шлемах, фигур, с ног до головы закутанных в белое. Между ними на высоте их плечей плывет в коконе суспензорного поля ребристый металлический куб. На его передней стенке багровый круг с черной точкой, неприятно похожий на пылающий глаз.
В животе Фейд-Рауты появляется неприятная тяжесть. Он понимает, благодаря науке Сафира Хавата, кто перед ним. Посланцы Икац, запретного мира, отвергнувшего заповеди Бутлерианского Джихада. Хозяева и рабы мыслящих машин. Говорить с ними, даже видеть их – преступление против Империи и человечества.
«Люди ли они вообще?» - думает Фейд, глядя на ломкие движения белых фигур. «Или марионетки, а кукольник – чуждый всему живому машинный разум – внутри этого металлического куба?».
Процессия останавливается перед завесой пентащита. Охранники нервничают, Фейд чувствует кислый запах их пота. Непонятно, что пугает их больше – еретики-машинопоклонники или раскаленные крючья имперских дознавателей. Их ужас неожиданно придает самому Фейду смелости. Освободившись от страха, его разум становится чист, позволяя на-барону мыслить, как подобает ученику ментата.
«Почему Падишах-Император не уничтожит Икац и другие миры еретиков?», - спрашивал он у Хавата. «Ведь они поставили себя вне Великой Конвенции. Можно без всякого риска обрушить на них всю мощь имперского ядерного арсенала»
Глаза ментата теплели.
«Тот же вопрос задавал мне и Пол». – говорил он. «Ответ прост и сложен. Политика Шаддама-IV строится на страхе и выгоде. Страх – неизвестно, что могут противопоставить бутлерианские еретики даже объединенной мощи Великих Домов. Никто достоверно не знает, как далеко зашла эволюция машинного разума, не достигла ли она контроля над атомным распадом. Выгода – на изобретения еретиков всегда будет спрос, а там где есть спрос, есть императорская доля. Закрывая глаза на отношения Великих Домов, с машиннопоклонниками, Император оставляет за собой право обвинить неугодного герцога или барона в нарушении заповедей Оранжевой Библии. Выгода и страх, Фейд. Выгода и страх».
Повинуясь жесту барона, вперед выступает церемониймейстер, бритый евнух с жезлом-кадуцеем.
- Дом Харконенов отказывает вам в своем гостеприимстве, - произносит он высоким голосом. – Дом Харконенов чтит Оранжевые Заповеди.
Это фраза не для посланников Икац. Она обращена к Преподобной Матери Императора, которая может принять участие в дознании.
Крайняя правая фигура в белом издает неприятный скрипучий звук. До Фейд-Рауты не сразу доходит, что это голос, цедящий слова унилингвы с размеренностью маятника.
- Посланники Унифицированного Кластера не намерены вступать в отношения с Домом Харконенов. Посланники Кластера не продают и не покупают товары, не ведут переговоры, не оказывают помощь, не вступают в союз торговый или военный.
Церемониймейстер кивает и ударяет жезлом об пол. Это служит сигналом к началу демонстрации.
В одной из граней летающего куба появляется черное отверстие. Ближайшая к кубу белая фигура извлекает из него необычный предмет – на взгляд Фейд-Рауты он похож на ружье, созданное несуществующей расой разумных насекомых. В руках посланца Икац оно оживает, светится изнутри зеленым огнем. По металлическим щупикам-отросткам пробегает неприятная дрожь. Ствол, выглядящий, как паучьи челюсти раскрывается.
- Улей-станнер, - скрипит голосом неотличимым от голоса первого унита машиннопоклонник. – Стоимость одного образца – девять миллиграмм специи. Стоимость тысячи единиц боеприпасов – четыре миллиграмма специи. Гарантированный урон от применения тысячи единиц боеприпасов – стандартная имперская полукогорта.
«Зачем им специя», - думает Фейд-Раута. «Неужели правда, что еретики ведут работы над синтезом искусственного меланжа и им нужен сырой материал? Однако, полукогорта, пять тысяч человек за стоимость одной дозы уличного нюхальщика».
- Щиты, - скучным голосом говорит барон Харконен, глядя в сторону и ни к кому не обращаясь.
- Проницаемость обычного боевого щита восемьдесят четыре процента, - скрипит машиннопоклонник.
Фейд чувствует, как каменеют охранники барона, слышит, как шумно сглатывает Саид. Внезапно пентащит, способный остановить роту сардаукаров, не кажется им таким уж надежным.
- Демонстрация может быть произведена, - завершает свою речь унит.
По сигналу церемониймейстера из незаметной двери на стороне гостей выталкивают электрическими палками раба. Его кожа покраснела от берсерк-наркотика, в руке нож, талия охвачена металлическим кольцом щита. Спотыкаясь, он шагает к посланникам Икац.
Ствол-челюсть поворачивается в сторону раба. Из улей-станнера вырывается рой гудящей металлической мошкары, которая облаком окружает жертву демонстрации. Дальнейшее завораживает и вызывает отвращение, как танцы дервишей-Тлейлаксу.
Раб пытается отмахнуться ножом от мошкары. Стальной рой облепляет его, просачивается сквозь щит. Крошечные механические насекомые проникают под кожу, дорожки вздутий протягиваются по телу раба. Когда они достигают груди и головы, ноги раба подкашиваются, и он падает на пол. Тело его на глазах убывает в размерах – машинный рой пожирает жертву изнутри. Не проходит и минуты, как от раба остается лишь шевелящаяся металлическая масса, которая постепенно застывает, превращается в бурый прах.
«Прекрасное оружие», - думает Фейд. «Но его применение делает бессмысленным сами каноны войны. Сила, ловкость, храбрость, коварство не имеют значения. Щепотка специи, всего лишь щепотка специи, клянусь Рогатой Матерью».
- Для целей демонстрации произведен избыточный расход одной единицы боеприпаса, - ставит точку унит.
Барон Харконен шевелит толстыми пальцами. Церемониймейстер угодливо сгибается в поясе. Обернувшись к посланцам Икац, он переворачивает жезл змеями вниз. Фейд-Раута понимает, что это жест отказа. Улей-станнер исчезает внутри летающего куба. Барон поворачивается к Фейду и как ни в чем не бывало, произносит
- Мой драгоценный Питер часто повторял – «Ничто не убивает быстрее, надежней и дешевле, чем кинжал». И жадность, добавлю я, и жадность, мой милый Фейд. Девять миллиграмм специи это, а-аах, так дорого, по нынешним ценам.
«По ценам, установленным, тобой, дражайший дядюшка», - думает Фейд. Впрочем, с появлением у фрименов этого таинственного лидера, Муад Диба, цены растут и помимо воли Харконенов. Политая кровью специя дорога вдвойне.
- Следующий образец, - слышится лязгающий голос унита.
Хайке никогда не забудет момент, когда прямо перед ней открылась дверь туалетной кабинки. Той самой, запертой сразу, как обнаружилась пропажа пассажира с двенадцатого ряда.
Стюардесса сделала два шага назад, села на пустое сиденье. Ноги не держали. Первая пришедшая ей в голову мысль была до смешного нелепой: «Меня и Михеля уволят». В Нью-Йорке, в аэропорту их ждала спасательная служба, полиция, поисковая бригада с собаками.
Пассажир, исчезнувший над Атлантикой и вернувшийся на рейс перед посадкой, вежливо улыбнулся Хайке и, постукивая тростью, направился на свое место. Его провожал множественный изумленный шепоток. Заглянув в туалетную кабинку, Хайке обнаружила опущенную крышку унитаза, чистый умывальник и целое зеркало.
Она еще не знает, что у трапа самолета ее и других пассажиров рейса 1256 вместе с бригадой К-9, полицией, антитеррористической группой и спасателями из службы 911 будет встречать странный маленький человек. Он будет одет в клетчатое пальто и высокий черный цилиндр. За лентой цилиндра у него будет багряно-золотой кленовый лист, таким же цветом, цветом нездешней осени заблестят его глаза.
Под их взглядом пассажиры рейса 1256 один за другим забудут загадочного Олафа Брюге. Удивленно переглянутся Хайке и Михель, увидев какую встречу им приготовил аэропорт. Да и сами спасатели и полицейские начнут хвататься за рации, запрашивая руководство – какого их заставили топтаться перед берлинским рейсом?
Никто не заметит вышедшего последним Олафа. А человечка в клетчатом пальто никто и не видел с самого начала. Только лениво помахивающие хвостами собаки поглядывали в его сторону и тогда он, хитро улыбаясь острыми зубами, прикладывал к губам палец.
Они встали друг напротив друг друга. Олаф поклонился, прикладывая кулак к груди. Человечек прикоснулся к ободу цилиндра.
- Я слышал сегодня в нашем доме праздник, - сказал человечек на древнем наречии, звучавшем в долинах Шотландии задолго до первых людей.
Олаф молча откинул волосы с левого уха. Человечек глазами пересчитал серебряные гвоздики. Его сморщенное, как печеное яблоко, лицо расплылось в улыбке.
- Добрые вести для народа холмов, - сказал он. – Воистину добрые вести. Поспешим же, мой друг, чтобы успеть на пир. Феи станцуют для нас и пикси угостят нас старым добрым медом. А потом…
- А потом я вновь смогу уснуть, - сказал Олаф. – До тех пор, пока ты вновь меня не призовешь меня. И когда-нибудь, Король Осени, мой долг будет выплачен.
- Но это будет потом, - подхватил маленький человечек. – А пока идем, прогуляемся по радужному мосту. Нас ждут дома.
И они пошли бок о бок, прямо по взлетной полосе. Холодный ветер закружил невесть откуда взявшиеся желтые листья ведьминым хороводом. Те немногие, кто случайно смотрели им вслед, видели лишь, как в безоблачном небе выгибается невесть откуда взявшаяся радуга. И спрашивали удивленно друг у друга: «А вы, скажите, вы тоже ее видите?».
Для них радуга всего лишь атмосферное явление, а не мост между миром людей и эльфов и не крыша сокровищницы Оберона, повелителя фей, пикси и лепреконов. Люди счастливы в своем неведении.
(конец, первая часть здесь, вторая часть здесь, третья часть здесь, четвертая часть здесь)
Пассажир (четвертая часть) - Ахад, десятый наследник Дома Гренделя, - сказал Олаф, изящным движением кисти, стряхивая со шпаги густые черные капли. – Как остроумно для мерзкого обитателя недр спрятаться от нас в небесах. Пришлось за тобой погоняться.
Названный Ахадом заскрипел зубами. Звук был такой, как будто крошились гранитные глыбы.
- Олаф, - прохрипел он. – Цепной пес Оберона. Ты, убийца моих братьев, посмел прийти за мной. Я раздавлю каждую твою кость, а останки скормлю моим троллям.
Олаф улыбнулся так легко и искренне, как будто Ахат спросил его о здоровье его многочисленных родственников.
- Боюсь, у твоих троллей нет сегодня аппетита, - сказал он.
Его левая рука взметнулась к затылку, выдернула заколку из прически. В пальцах Олафа заколка распалась на веер тонких острых пластин, которые он метнул в Ахада и четырех троллей. Воздух наполнился тонким свистом.
Четверо серолицых повалились на пол, мертвее, чем родившая их проклятая земля. Пятая пластина засела между указательным и средним пальцем Ахада, в вытянутой перед лицом потомка Гренделя руке. Ухмыляясь, Ахад смял метательную пластину, скатал в комок, как кусок конфетной фольги.
- Глупый, глупый альв, - гудел он, воздвигаясь из кресла, будто ускоренная в миллиарды раз складка на стыке материковых плит. – Я слышу каждое сокращение твоих мышц, каждый стук твоего сердца предупреждает меня о твоих намерениях.
С нутряным рыком Ахад выдернул из пола свое кресло с вышитым на подголовнике гербом – бескрылым драконом, Червем Дома Гренделя. И метнул в Олафа.
Олаф распластался по полу, выбросив в сторону руку со шпагой. Кресло пролетело над его головой, обрушило барную стойку. От грохота Ахад поморщился. Шагнул вперед, с невероятной для его массы легкостью, увертываясь от порхающей шпаги. Обрушил на Олафа удар сомкнутых в замок кулаков. Олаф отпрыгнул назад двойным сальто, а в полу появилась глубокая вмятина. Самолет тряхануло, завыла сирена.
- Тебе повезло, что мы не встретились на земле или под ней, травяной ублюдок, - выдохнул Ахад. – Но тебе не уязвить меня своим серебром, а я рано или поздно тебя достану.
- Девять твоих братьев говорили то же самое, - ответил Олаф, засовывая руку за полу сюртука. – Я сделал из их позвонков себе дудочку. Хочешь послушать, как я на ней играю?
Костяная дудка, поднесенная к губам Олафа, издала отвратительный скрипящий звук – среднее между воем осла и визгом тормозных колодок. Ахад завыл, зажимая уши руками.
- Не очень-то благозвучный инструмент, - заметил Олаф. – Признаться, и материал был так себе.
Ахад рванулся к нему, но его встретила новая трель. Наследник Гренделя упал на колени, между прижатых к ушам пальцев побежала черная кровь. Расширенными глазами он следил, как Олаф в третий раз подносит дудку к губам, надувает щеки.
Крик Ахада был страшен, от него иллюминаторы пошли трещинами, но он не смог заглушить дудку из костей его братьев.
- Думаю, на сегодня достаточно музыки, - сказал Олаф, подступая к скорченной туше Ахада. – Посмотрим, сможешь ли ты услышать это.
Серебряная шпага в его руке сверкнула, взлетая над яремной веной Ахада, последнего из рода Гренделя. И опустилась, не встречая препятствий.
Перед тем, как вернуться в туалетную кабинку, Олаф, орудуя тесаком тролля, изрубил тело Ахада на куски. Вынул из подкладки сюртука маленький серебряный гвоздик, обмакнул в черную кровь Ахада. Кровь загустела, превращаясь в крохотный осколок агата, и вместе с тем окаменели останки Ахада. Под их чудовищным весом самолет просел, завалился на крыло и начал падать.
Олаф, маневрируя между летающими туда-сюда кусками обстановкам и глыбами, бывшими раньше плотью Ахада, пробирался в хвост самолета. На ходу он проколол левое ухо десятым гвоздиком с черной головкой, слизнул с пальца каплю своей ярко-зеленой крови.
Дверь туалетной кабинки хлопнула, а несколько минут спустя, «Сесна» вдребезги разбилась о волны Атлантического океана.
(продолжение следует, первая часть здесь, вторая часть здесь, третья часть здесь)
Пассажир (третья часть) Частный реактивный самолет, пункты вылета и назначения неизвестны, высота 13 тысяч метров, один час, тридцать пять минут назад.
В салоне новехонькой «Сесны», кроме главного пассажира, было шесть человек. Двоих из них с некоторой натяжкой можно было назвать стюардами, хотя борцовским телосложением и лицами плохого землистого цвета, они были как братья, похожи на остальных четырех. Один из «стюардов» стоял за барной стойкой, второй менял пепельницу у локтя хозяина. Четверо остальных в каменной неподвижности оккупировали драпированные алым бархатом сиденья.
Главный пассажир, куривший сигару и каждый второй раз стряхивавший пепел на пол, мог приходиться шестерым своим спутникам отцом. Его нельзя было назвать толстым, скорее его телу была свойственна угрожающая грузность, оттекших жиром каменных мышц. Большая лысая в уродливых буграх голова сидела прямо на широких плечах. Картину дополняли крохотные глазки и уродливые уши, будто вывернутые наизнанку – прозрачные купола плоти, пронизанные черными нитями артерий.
Сейчас они дрогнули, уловив движение в туалетной кабинке в хвосте самолета. Не звук, лишь шевеление воздуха. В салоне «Сесны» работало активное шумоподавление такой мощности, что даже рев моторов превращался в едва различимое гудение мухи. Гость, пришедший через разбитое зеркало, умудрился ничем не потревожить тишину, однако же был услышан.
Повинуясь жесту хозяина, двое громил стали за его спиной, двое перед ним. Два «стюарда», на ходу доставая из-под пиджаков мясницкого вида тесаки, заторопились в хвост. В движении они утрачивали сходство с людьми, горбясь и страшно выворачивая огромные лопатки. Из полуоткрытых ртов на пол сочилась густая темная слюна.
Олаф шагнул из распахнутой двери туалетной комнаты, отбрасывая в сторону полую трость. В его руке блестела, обманывая ложной хрупкостью, серебряная шпага. Два выпада, и он, не замедляя шаг, перепрыгнул громоздкие трупы.
- Ахад, десятый наследник Дома Гренделя, - сказал Олаф, изящным движением кисти, стряхивая со шпаги густые черные капли. – Как остроумно для мерзкого обитателя недр спрятаться от нас в небесах. Пришлось за тобой погоняться.
(продолжение следует, первая часть здесь, вторая часть здесь)
Пассажир (вторая часть) Рейс 1256, Берлин Нью-Йорк, высота 12 тысяч метров, один час, пятьдесят семь минут назад.
Пассажир рейса 1256, значившийся в документах, как Олаф Брюге, вошел в туалетную кабинку, аккуратно запер дверь за собой. Прислонил трость к умывальнику и обстоятельно помочился.
Профессиональный уролог удивился бы цвету его мочи – столь же насыщенно зеленой, как и цвет радужки Олафа.
Повернувшись к зеркалу, Олаф, собрал свои длинные волосы и заколол их старинной заколкой в своеобразную прическу, с торчащим вверх хвостом. Уши у него оказались столь же необычными, как и остальные детали его облика – плотно прижатыми к черепу, лишенными мочек и заостренными вверху. Левое ухо у него было пробито не меньше чем девятью серебряными гвоздиками с крохотными капельками агата на концах.
Олаф некоторое время разглядывал себя в зеркало. Потом достал из внутреннего кармана сюртука небольшую бутыль с высоким горлом. Аккуратно отвинтил пробку, плеснул на ладонь немного чернильного цвета жидкости, лишенной запаха. Провел испачканной пятерней по лицу, оставив извилистые полосы на лбу и щеках. Указательным пальцем провел поперечную черту вдоль переносицы, через губную ложбинку, разделил ей подбородок. Очень тщательно вытер руки и спустил салфетку в унитаз.
Бутыль он спрятал. Подождал некоторое время, пока необычный макияж, похожий на боевую раскраску, высохнет. Поднял ладонь. На среднем пальце он носил печатку с огромным изумрудом, ограненным в виде пирамидки. Олаф повернул кольцо пирамидкой к себе, положил ладонь на зеркало.
Ладонь двинулась вниз. Изумруд заскрипел по амальгаме. За ним оставался четкий, как шрам от скальпеля, след. Олаф начертил на зеркале несколько изломанных символов, похожих на скандинавские руны. Отвел руку, сжал ладонь в кулак и с силой ударил по изуродованному зеркалу.
В это мгновение самолет затрясло и у всех заложило уши, но пассажиры приняли это за эффект турбулентности.
Зеркало разлетелось на сотни мельчайших осколков, которые, вместо того, чтобы упасть вниз, серебристым туманом зависли в воздухе. На месте зеркала образовалось отверстие, сквозь которое была видна другая туалетная комната, намного больше и роскошней, чем та, в которой стоял Олаф.
Пассажир рейса 1256 подхватил свою трость и с невероятной змеиной ловкостью проскользнул в отверстие. За его спиной оно тут же затянулось белым пластиком, а зеркальные осколки забарабанили по резиновому покрытию пола.
Пассажир (начало) Рейс 1256, Берлин Нью-Йорк, высота 12 тысяч метров
- Слушай, Хайке, - сказала стюардесса. – Там пассажир в эконом-классе уже два часа в туалете. Я стучала, не отвечает. Может ему плохо?
- А что за пассажир? – спросила ее коллега.
- С двенадцатого ряда. Высокий такой, в черном.
- А, наш гот, - улыбнулась Хайке. – С тростью.
- Ага, он.
- Я сейчас проверю.
Хайке отодвинула занавеску, отделявшую бизнес-класс от экономического и пошла между рядами. Пассажиры большей частью спали. Мальчишка, закинув ноги на подлокотник, играл в приставку. Хайке ему улыбнулась, но он не заметил.
Хайке летала уже пятнадцать лет и привыкла, что на каждом рейсе будет как минимум один пассажир со странностями. На «гота» она обратила внимание еще при посадке. Он летел один, без багажа. Одет был, как на карнавал, в винтажный черный сюртук до колен, штаны, заправленные в высокие сапоги. До невозможности бледный, черные гладкие волосы до плеч. У него была трость, такая длинная, что Хайке удивилась, как ему дали ее пронести в самолет.
А еще ей запомнились глаза пассажира. Невозможно ярко-зеленого цвета. Она еще подумала, что с линзами он переборщил. Пассажир отказался от ужина, выпил стакан воды без газа и, как ей показалось, заснул. Нет же, оказывается, решил запереться в туалете.
В тамбуре у туалетных комнат скопилась небольшая очередь. До Хайке донеслись возмущенные междометья. Кто-то требовательно постучал в запертую дверь.
- Ну, сколько можно!
- Простите, извините, - Хайке аккуратно раздвинула пассажиров, подошла к двери вплотную. – У вас все в порядке? – спросила она.
Подождала, переспросила на английском, голландском, итальянском. Постучала. За дверью царила тишина. Тишина Хайке не понравилась.
- Попрошу вас покинуть тамбур, - обратилась она к пассажирам. – Сейчас мы все уладим.
Она сняла трубку внутренней связи и вызвала из бизнес-класса, Михеля, стюарда. Он явился через минуту с немым вопросом на широком баварском лице.
- Пассажир заперся в туалете, - объяснила Хайке. – Два часа уже там. Вскрываем дверь, под мою ответственность.
Михель коротко кивнул. У него за плечами была армия, работа в службе спасения. С ним Хайке сразу почувствовала себя уверенней.
На возню с замком ушло несколько секунд. Михель, отодвигая Хайке распахнул дверь.
Никого. Крышка унитаза опущена.
- Это что шутка какая-то? – раздраженно спросил Михель.
Хайке, зажав ладонью рот, показала пальцем. В горле Михеля екнуло. На полу, в умывальнике, повсюду лежали крохотные осколки – все, что осталось от выбитого зеркала.
Михель потрогал белый пластик стены в зиявшем на месте зеркала проеме. Заглянул в мусорник, поднял крышку унитаза. Хайке, борясь с ощущением дурного сна, сняла трубку и вызвала кабину экипажа.
Он не собирался останавливаться на этой окраине. Счетчик, мерно щелкавший еще десять минут назад, здесь зачастил, место было грязным. Да и без счетчика, по перекошенным, больным деревьям с белесыми наростами, по стеклянистым проплешинам вдалеке он мог сказать – Гнев здесь не прошел стороной.
Но он остановился. Может, потому что она сказала «солдат». Может быть, как-то особенно дрогнул ее голос. Он остановился, опустил рюкзак на землю. Костяшкой выбил папиросу из пачки. Прикурил от огнива, сощурился, дым от самороста ел глаза.
Когда-то, до Гнева, это был высотный жилой дом. Теперь, как и везде, развалины. Черные провалы окон, непроглядная тьма подъезда. Он чувствовал взгляд со второго этажа, поверх неоперенного самострельного болта. Чувствовал и тех, кто ждал в темноте за ее спиной, слышал их тяжелое, болезненное дыхание сквозь угольные фильтры масок. Четверо, нет, пятеро. И двое наверху, стрелок и еще один.
Любовь обещала выйти короткой и кровавой. Не стреляют, хотят убедиться, что он идет один, что за поворотом дороги не спешит подмога. Он, оставив рюкзак, сделал три шага вперед. Стрелок наверху беззвучно выругался, ему теперь мешал чудом уцелевший в День Гнева козырек подъезда. Что ж вы так глупо место выбрали?
Он разглядывал ее, хрупкую, дрожащую на ветру в тонком платьице. Скольких уже таких прохожих убили на ее глазах? Скольких раздели, мертвых, и, может быть, пустили на мясо. Что делали с ней в перерывах между засадами?
Он не увидел в ее больших глазах страха. Или боли, или бессильной покорности. Она дрожала от холода, но не от того, что должно произойти. Может быть, она не была жертвой.
Она тоже разглядывала его. Военный камуфляж, маска на поясе, крепкая кожаная перевязь заплечных ножен, рукоять в проволочной оплетке у левого уха. Хороший хабар, потянет солидно, если взять непорченым. Осталось только взять.
- Ну, что же ты? – спросила она, выставляя вперед ногу.
Он молчал, пуская дым. Одному из тех, кто ждал в подъезде, надоело ждать. Он вышел из-за ее спины, сдвинул маску на шею и плюнул коричневым на землю. На его левой щеке цвела красная гнойная язва, в правом глазу толкались два слепых зрачка.
- Да какой он нахер солдат, - хрипло сказал местный. – Защитку напялил и сразу крутой. Крыса помойная, нычку гробанул с довоенным хабаром. А ботиночки хорошие, мне пойдут. Че стал, скидывай шкары и остальное тоже снимай. А то с трупа снимать заманаешься.
Они ждали, что он поведется, сделает еще два шага, и они набросятся на него впятером. Оглушат, чтобы не портить хабар, разденут. Бить будет тот, кто спрятался за косяком слева, высокий, с поднятой для удара дубиной.
Он докурил, щелчком отбросил папиросу. Медленно расстегнул ворот и вынул цепочку с номерным жетоном. Здоровый глаз местного расширился, дыхание участилось.
- Я солдат, - сказал он. – Могу показать метку Монастыря на плече, но это лишнее. Я ищу плохого человека. Я иду за ним уже неделю. Он должен был проходить здесь. Раз вы живы, или вы его не видели, или он договорился с вами. Если так, вам лучше забыть все, что он вам обещал. В Книге Живых сказано, что бывает с теми, кто слушает плохих людей. Каждое слово там правда.
Местный опять сплюнул, утер рот тыльной стороной ладони.
- Проходил здесь один до тебя, - сказал он, щурясь живым глазом. – Одет, как ваши монахи, но не монах. Ты зайди, посидим, спирта выпьем. У нас тут земля горячая, полезно спирту-то. Я тебе расскажу, куда он пошел.
Солдат вздохнул.
- Значит, он с вами все-таки говорил. Плохо. Очень плохо, - он убрал жетон под бушлат, застегнулся. – Не держи зла.
- Да на что? - притворно удивился местный.
Его отрубленная голова упала на землю, сохраняя удивленное выражение на лице. Девушка с визгом шарахнулась в сторону, но не убежала. Смотрела, как солдат, с окровавленным мечом – серой полосой стали с прямоугольными отверстиями , вырезанными для облегчения лезвия – входит в подъезд.
В темноте двигались тени, тускло отблескивал солдатский меч. Выждав, она поднялась вслед за солдатом на второй этаж, обходя неподвижные тела у ступенек. Отдернула тряпку, закрывавшую дверной проем.
Из стены у входа торчал болт. Еще один, разрубленный пополам лежал на полу. Стрелок, скорченный, мертвый, лежал возле двух разряженных самострелов. У стены свернулся калачиком, закрыв голову руками, мальчик лет десяти. Живой.
Солдат стоял на коленях возле стрелка. Он вытер меч об одежду мертвеца, вернул его в ножны за спиной. Левой рукой закрыл мертвецу глаза, руку оставил лежать на его лице. Глаза солдата были закрыты, губы шевелились.
Она начала снимать платье. Сбросила бретельки, опустила его до пояса, открывая молодую крепкую грудь. Солдат открыл глаза.
- Оставь, - сказал он. – Лучше помолись вместе со мной. Кто они были тебе?
Она опустилась на колени напротив него.
- Тот, кого ты первым, - ее голос дрогнул. – Брат. Мой, - она кивнула на мальчишку у стены. – И его. Нас не было, когда он говорил с плохим человеком.
- Я знаю. Поэтому вы живы. Зло вас не тронуло.
Она смотрела мертвеца.
- Это Павел. Они с братом выросли. Вместе придумали, ну, здесь на окраине, это…
Солдат кивнул, показывая, что понимает, о чем речь.
- У Павла месяц назад ноги начали отказывать. А этот, который здесь вчера проходил, положил ему руку на лоб, вот, как ты сейчас. Пошептал и Павел начал опять ходить. И брату сказал, что тот, сможет видеть, если, ну…
- И явлены ими будут чудеса, - сказал солдат. – Спасение они будут обещать каждому, но не спасение они несут, а погибель.
Она вздрогнула.
- А правда, что у них из ран кровь не течет? У плохих людей?
- Правда. Они не люди, мы просто их так называем. Они сосуды для злой воли, которая прорвалась в наш мир в День Гнева. Это все, что нужно знать солдатам. Монахи несут в мир спасение, мы возмездие. Мир и меч. Так написано в Книге Живых.
- Я говорила брату, я видела сны. Но он не слушал. Он совсем другим стал, после того, как плохой человек говорил с ним, - она сглотнула комок в горле, сжала руки в кулаки. – Ты найдешь его?
- Плохого человека? – солдат кивнул. – Найду. Он не успел уйти далеко. Но сначала я прочту молитву над заблудшими братьями. Над Павлом, твоим братом и остальными. Потом мы их похороним. И тогда зло больше не будет иметь над ними власти.
- Как тебя зовут, солдат? – спросила она. – Я спрашивала тебя во сне, но ты не ответил.
Он снял жетон с шеи и протянул ей. Крохотная металлическая пластинка холодила ладонь. На ней была выбита звезда – символ защиты от зла. И цифра семь.
- Я Седьмой, - сказал солдат. – Пока я ношу этот жетон, пока плохие люди ходят по земле, у меня нет другого имени, - он взял обратно жетон, приложил на мгновение к губам и повесил обратно на шею. - А теперь, молись со мной, сестра.
Джаггернаут Тема огромных разрушительных конструктов, будь то приводимые человеком в движение силовые доспехи или древние гиганты Реликты, меня не отпускает. Мне довелось написать мини-новеллу для проекта Аструма "Джаггернаут". По прочтению рекомендую и остальные тексты на сайте, я к ним не имею отношения, но они написаны очень талантливо и прекрасно передают атмосферу мира.
Спасибо главному создателю игр Аструма Саше Ващенко, моему хорошему другу, за вдохновение для рассказа. Спасибо Мише Вербицкому за крохотную цитату из его неистового блога ) Автор превосходной картинки - Лео Хао Автор первоначальной концепции джаггернаута - Роман Папсуев
Ящички Внутри есть шкафчики. Такие маленькие ящички в них. Круглые ручки из лакового точеного дерева, приятные на ощупь. Маленькие табличка над ней. "Таня". "Агафонов". "Не забыть перед Новым Годом". "Список покупок для ремонта". "Катя". "Блоги". "Стихи". "Фильмы скачать из торентов". "Случайные встречи". "Кошмары". "Мне не нравится в сексе". "Море". "Александра". "То, что вызывает чувство вины". "Ноябрьские мысли".
Есть один ящичек, в самом низу, без таблички. Где-то под "Номера собственных телефонов", между "Мила" и "Семенов, финдиректор". Выдвинуть, внутри тускло блеснет пистолет и к нему единственный патрон.
Конфета Воспоминания о прошлом они как такая шутка детская - поддельная конфета. Такая яркая обложка, фольга. Ты раскручиваешь, раскручиваешь, а внутри ничего. Даже крошек шоколада нет.
На двоих охранников, один из которых нес поднос с едой он не обращал внимания. Эти полузвери, выведенные покойным Питером, слишком тупы, чтобы донести барону. Тупы настолько, что им не страшно доверить охранять самого умного убийцу на Гайеди Прайм.
Сафира Хавата.
- Фейд, мой мальчик. Я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня.
- Да, дядюшка. Все, что угодно, вам достаточно только пожелать.
Барон усмехнулся, и погрозил молодому на-барону пальцем.
- Нет, Фейд, речь не о наших с тобой маленьких радостях. На сегодня достаточно. Речь о Сафире Хавате.
- Вы хотите, чтобы я перерезал старому ублюдку горло, дядюшка?
Барон поперхнулся пряным вином. Алая струя поползла по его многочисленным подбородкам на обнаженную белесую грудь.
- Ты сошел с ума, Фейд? – воскликнул он. – Ты - будущий барон должен преумножать наше достояние, а не расходовать его! А Сафир Хават одно из моих ценнейших приобретений.
- Простите, дядюшка. Я слушаю вас.
- Я хочу, чтобы ты попросил Хавата учить тебя.
Фейд Раута вздернул брови.
- Но чему может научить эта развалина, дядя? Он был на грани смерти, когда его привезли сюда, а теперь, когда его жизнь зависит от ежедневной дозы противоядия, он превратился в мумию.
Харконен прищелкнул языком. Внутренне Фейд Раута сжался. Этот звук говорил о крайнем неудовольствии барона.
- Тебе еще следует поучиться держать свое скороспелое мнение при себе, племянник, - опасным голосом пропел барон. – Сафир Хават не обычный ментат, он ментат-убийца. И в отличии от моего дорогого покойного Питера, который был извращенцем Тлейлаксу, Сафир сделал своим орудием не страсть, а разум. Как подобает истинному ментату. За годы моей вражды с Атредисами он разоблачил и отразил шесть тысяч покушений на герцога и себя. Он своими руками убил больше моих шпионов и ассасинов, чем ты познаешь наложниц в моем возрасте, милый Фейд. Он убивал даже сардаукаров, клянусь специей. Много ли ты знаешь людей, которые могут похвастаться тем же?
«Подумаешь, сардаукары», - эту мысль Фейд-Раута решил оставить при себе.
- Как вам будет угодно, дядюшка, - на-барон склонил голову. – Я сегодня же отправлюсь к Сафиру Хавату и попрошусь к нему в ученики.
- Ты хороший мальчик, Фейд, - барон потрепал огненные кудри племянника жирной ладонью. – Навести Хавата во время обеда. Действие противоядия, облегчающего его муки, сделает его сговорчивым.
- Как скажете, дядя.
Старый ментат лежал возле дастархана и при виде Фейд Рауты не сделал даже попытки подняться. Лишь легкий кивок. Это усилило раздражение на-барона. Ему к тому же пришлось выдержать перепалку с охранниками перед дверью. Тупые твари не давали ему войти, не включая щит.
«Прикажу удавить обоих», - кипел Фейд Раута, сдавленный коконом суспензорного поля. Ему было непонятно, как немощный старик, до кустистых бровей, пропитанный осадочным ядом, может внушать такой ужас. Охранникам, дядюшке, кажется, даже императору. Он, Фейд Раута не испытывал ни малейшего страха и уважения. Брезгливость и презрение, да. Может быть, немного любопытства.
- Расскажи мне о путях смерти, ментат, - сказал повелительным тоном Фейд Раута. – Я пришел слушать тебя.
С каждым проглоченным куском мучительные морщины на лице Сафира Хавата разглаживались. Действие яда ослабевало. На-барону было приятно думать, что он выступил благодетелем. Старик должен это оценить.
Хават сделал юному на-барону знак подойти поближе. Ему было трудно говорить громко.
- Смерть идет множеством путей, молодой барон, - сказал он, вытирая кроваво-красные губы салфеткой.
«Хорошее начало», - подумал Фейд, - «он назвал меня бароном». «Грубая уловка, но не более грубая, чем мой визит с противоядием».
- Ни одному человеку не дано познать их все. И никому не надо превзойти в их познании саму смерть. Путь дома Гинац, которым лучше всех владел мой друг Дункан Айдахо, вел к овладению смертью, через дисциплину тела, особые техники владения парными клинками, презрение к боли. Это не спасло дом Гинац от асассинов Груммана, а самого Дункана от медленных пуль сардаукаров.
- Так, - кивнул Фейд Раута.
- Путь ассасина, которым шел Гарни Холек, трубадур и мастер ножа, это путь скрытых перемещений, атак, проходящих сквозь щит и многочисленных ядов. Многих обманули веселые шутки и ласковые напевы Гарни, многих, но не леди Джессику, ведьму Гессера, пусть сгниет ее проклятое лоно.
«Он поверил в нашу ложь и это прекрасно», - думал Фейд Раута. «Не так уж он и умен».
- Путь Бине Гессерит – путь дыхательных техник, прана-бинду и овладения чужим разумом через Голос. Любой силе воспитанница боевой школы ведьм противопоставит обманчивую хрупкость, удары по энергетическим точкам и удушающие захваты. Поддаться, чтобы победить, повернуть силу противника против него самого. Эта мудрость не спасет предательницу, если ей доведется встретиться со мной.
На секунду глаза Сафира Хавата закрылись, скрывая полыхнувший в них огонь ненависти.
- Мне известен путь ментата, - продолжал он. – Путь опережения противника разумом. Мыслительные процессы, ускоренные специей и ментальной настройкой, позволяют предсказать и опередить любое движение, любое намерение врага. Это путь, - голос Хавата дрогнул, - путь которому я учил Пола Атридеса.
- И это его не спасло, - издевательски сказал Фейд Раута, нависая над поверженным стариком. – Как не спас его путь Дункана Айдахо, леди Джессики, Гарни Холека. Я пришел к тебе учиться, Сафир Хават, потому что так приказал мне дядя. Но я стою перед тобой и вижу, что моя учеба закончена, не успев начаться. Наш путь, путь Харконенов, сильнее. Мы раздавили вас, рассеяли, уничтожили. Я жалею лишь об одном, что не мой нож прервал путь твоего Пола, старик.
По сморщенному лицу Хавата скатилась одинокая слеза. Презрительно усмехаясь, Фейд Раута повернулся к нему спиной, собираясь уходить.
Мягкий толчок под колено, заставил ногу на-барона подвернуться. Фейд-Раута, уже падая, выдернул клинок из ножен, но рука, скованная щитом, двигалась слишком медленно. Хават, втиснув пальцы в поле легко перехватил ее, вывернул, упирая лезвие на-барону в пах. Второй рукой, он преодолел сопротивление щита и сжал горло Фейд Рауты. Все это время Хават оставался на полу, скрываясь за телом и щитом молодого Харконена от поднятых станнеров охраны.
Пальцы Хавата сжались. Фейд Раута захрипел. Перед его глазами поплыли белые круги. Потом хватка ментата ослабла. Лезвие, уже прорезавшее штанину и холодившее мошонку на-барона, отодвинулось. Сквозь гудение потревоженного щита он услышал шепот Сафира Хавата, ментата-убийцы.
- Я буду учить тебя, молодой барон. Учить пути ментата, на котором врага убивает не нож, а разум. Сегодня я дал тебе два урока. Не поворачивайся спиной к тому, кого не считаешь опасным. И не доверяй щитам. Я называю их «уроками Дюны».
Стальные пальцы ментата разжались. Фейд Раута вскочил, жестом приказал охранникам опустить станнеры. Обернулся к унизившему его старику. Губы Фейд Рауты кривились.
Медленно он опустился перед ментатом на колено, положил перед собой нож рукоятью к Хавату. Склонил голову.
- Я приношу тебе свои извинения, мудрый Хават, - сказал Фейд Раута. – Если я могу что-то сделать для тебя, тебе достаточно только слова. Я не смогу дать тебе свободу, но все остальное в моей власти. И я с благодарностью приму твои уроки.
- Возвращайся завтра, молодой барон, - попросил Хават. – Сегодня я устал, а завтра после обеда мы продолжим.
Когда дверь закрылась за улыбающимся на-бароном, Сафир Хават уронил свое измученное ядом тело на подушки. И дал волю слезам.
- Пол, - шептал он, глядя в потолок, расписанный паскудными фресками Харконенов. – Прости меня мой мальчик. Я делаю это для тебя. Если ты жив, и вы встретитесь однажды, то нож, которым будет сражаться Харконен, я наточу и вложу в его руку. Моих способностей ментата не хватило, чтобы защитить тебя в тот раз, но теперь я сделаю так, что рука эта дрогнет, а нож переломится. Тогда я смогу умереть спокойно и с честью, мой герцог, как подобает слуге Атридесов.
Судорога прошила тело ментата, и он прохрипел, царапая пальцами холодный пол:
Дверь - У меня хорошая работа, - сказал человек, приехавший по вызову.
Его номер мобильника был написан на визитке, приклеенной к двери подъезда. Он оказался полным, высоким, усатым, похожим одновременно на Жана Рено и певца Шафутинского. Александра такое сходство позабавило, оно как бы помещало человека на границу между фильмами Бессона и лихим кабацким блатняком.
- Ну, да, - сказал Александр. – Слесарь это достойная профессия. Ведь вы слесарь?
Человек отчего-то обиделся. Поставил на ступеньку потертый чемоданчик с инструментами, рукой в перчатке с обрезанными пальцами оправил кожаное пальто.
- Я открываю двери, - с достоинством сказал он.
- Вот-вот, - обрадовался Александр. – Вы-то мне и нужны. Замок заклинило, полчаса домой попасть не могу.
Человек покивал. Вопреки ожиданию Александра, он и не думал обращать внимания на железную дверь, за которой находилось все, что было Александру дорого в этой жизни. Кровать, купленная в Икее, телевизор с blue-ray проигрывателем, микроволновка. Человек разглядывал Александра с эдаким профессиональным прищуром.
- А вы уверены, что ваш дом здесь? – спросил он.
Теперь уже обиделся Александр.
- Вы, что же, подозреваете, что я вор и ломлюсь в чужую квартиру? – спросил он, повышая голос.
Человек замахал на него руками.
- Нет, что вы, что вы. Я совсем не об этом. Я вот, что хочу узнать, у вас же бывает ощущение, что вы оказались не на своем месте? В чужом времени, среди чужих людей.
Про себя Александр с ним согласился. Такое приключалось частенько. Последний раз, не далее чем вчера, на оживленном корпоративе. Вид пьяных коллег, передающиеся шепотом сплетни, кто с кем спит, танцы на столах и игра в бутылочку с сотрудницами бухгалтерии. Весь вечер его мучил один единственный вопрос: «что я здесь делаю».
Если задуматься, этот вопрос он задавал себе всю жизнь. Странно, что подобные мысли в нем пробудил слесарь, не желающий называться слесарем.
Вслух Александр сказал другое
- Послушайте, время уже позднее, я проголодался, хочу спать. Вы займетесь замком или мне другого сле… мастера вызвать?
Куда звонить Александр понятия не имел. Разве что в МЧС. К счастью, уговаривать усача не пришлось. Он, недовольно бормоча, присел на корточки, распахнул свой чемоданчик и принялся ковыряться в замке.
- Вот вы знаете, - обратился он снова к Александру. – Вы не первый у меня такой клиент. Со стороны посмотришь, человек как человек. Пальто, шарф, ноутбук на плече. А в глаза заглянешь, там покоренные короли на коленях, горят галеры, рушатся царства. Война, походы, сокровища, пленные принцессы.
В замке что-то щелкнуло. Александр счел, что это обнадеживающий знак. На болтовню усача он решил не обращать внимания, правда, пока получалось плохо. Была какая-то глубинная правда в его словах.
- Вы же живете, как в цепях, - продолжал тот, запуская в замок кусок стальной проволоки. – Вам имя подарили, как доспех, имя воина и завоевателя, а вы… вы кто по профессии?
- Начальник отдела системной интеграции, - машинально ответил Александр.
- Вот! – усач оторвался от своего занятия, чтобы поднять палец. – Начальник отдела! Вам бы под командование три дюжины наемников, рогатого коня, поющий меч, вы бы за год себе трон завоевали в каком-нибудь тихом королевстве. А вас, что ждет через год? Повышение? Премия к окладу?
Александр не нашелся, что сказать. Было очевидно, перед ним безумец. Городской сумасшедший. Очень хотелось надеяться, что тихий и обученный вскрывать дорогие английские замки.
- И вот только представьте, Александр, что вам выпал шанс. Всего один раз в жизни, больше не будет – открыть дверь и войти в другую жизнь. В жизнь, для которой вы рождены на самом деле. Где все по настоящему, любовь, предательство, измена, дружба. Жить не ради бумажек, не ради столового набора и новой суперплазмы , а ради славы или смерти. Вы бы согласились?
Александр не сразу понял, что безумный монолог прерван вопросом. И что усач сложил инструменты в сумочку, стянул перчатки и протирает руки кусочком ветоши. Александр хотел спросить, удалось ли справиться с замком, но вместо этого решил ответить. То ли, чтобы подыграть потенциально опасному безумцу, то ли потому, что ему самому захотелось узнать свой ответ.
- Я бы согласился, - сказал он, глядя в глаза усача. Тот смешно щурился, из-за спины Александра светила лампочка. – Детей у меня нет, с женой я развелся два года как. И если честно, все это, - он обвел рукой стены подъезда, жестом раздвигая их до горизонта, - все это мне поперек горла. Только что толку? Это все фантазии. Я такими увлекался в детстве, спасибо, что напомнили. Кстати, - он спохватился. – Мы с вами, что знакомы? Я же вам не говорил, как меня зовут
- Говорили, говорили, - покивал усач. – По телефону, когда вызывали. Представились, потом уже адрес назвали.
- Да-а, - протянул Александр. – Наверное, сказал.
- А замочек у вас простенький, вам бы его заменить. Там цилиндр расшатался, поэтому ключ заскочил. Я его на место вставил, проблем быть не должно, но вы все равно замените. Район тут не очень спокойный.
- Обязательно, - Александр устыдился своих подозрений относительно усача. Перед ним был нормальный дядька, мастер, видимо, своего дела. Ну, с небольшим прибабахом, любитель всякой фантастики. Ничего страшного. – Сколько я вам должен?
- А, три тысячи рублей, как по телефону договаривались.
Усач взял деньги, аккуратно сложил, спрятал в карман пальто.
- Вы обращайтесь, если что, - сказал он. – Звоните.
- Обязательно, - Александру не терпелось зайти домой, стянуть ботинки и залезть под душ. – Спасибо вам за работу.
Усач улыбнулся.
- Хорошая работа сама по себе благодарность. Но если вдруг надумаете через годик – одарите парой виноградников на юге. Всегда мечтал осесть, заняться виноделием. Всех вам благ.
- Ох, опять вы за свое, - сказал Александр в удаляющуюся кожаную спину, - До свидания.
Слова про виноградники его позабавили. Все-таки дядька был с фантазией. Улыбаясь, Александр, распахнул дверь. Из квартиры на него повеяло знакомым запахом сигарет и освежителя воздуха «Лаванда», он шагнул в темноту, нашаривая выключатель на стене.
Спускаясь по горной тропе к лагерю, он все еще продолжал улыбаться. В ответ ему улыбнулся и караульный, улыбкой его встретил одноглазый десятник у костра.
- Хорошее настроение, командир? – спросил одноглазый. – Поешь с нами? Похлебка заварилась как раз.
- Хорошее, Феликс, - Александр принял из рук десятника горячую плошку. – Я встретил в горах человека из местных. Забавный такой усач-виноградарь. Дал ему три золотых. Завтра он проведет нас в тыл королевскому патрулю. Ударим на рассвете.
- Добро, - десятник кивнул. – Ты ешь, командир, я скажу ребятам, чтобы не распрягали рогатых.
Пока десятник хрипло отдавал команды, Александр выхлебал плошку до дна. Спать не хотелось, да и какой сон перед боем?
Он вынул из ножен меч, положил на колени и повел по лезвию оселком. Древняя сталь, предчувствуя завтрашнюю кровь, тихо запела на языке своих мертвых кователей. Оно пело про смерть, про славу, про дальние страны, и Александр никак не мог прогнать улыбку со своего лица.
В костре с хрустом ломались от жара ветки. За его спиной вполголоса переговаривались бойцы, каждый из которых был обязан ему жизнью как минимум раз. Когда он отрубит голову старому королю, отрубит вот этим самым поющим мечом, они станут баронами и князьями. Они знают об этом, потому пойдут с ним до конца.
Феликс вернулся, сел рядом, протянул руки над огнем. Единственный глаз циклопа в середине лба отсвечивал багрянцем.
- Вот скажи, Феликс, - спросил Александр. – Променял бы ты нашу жизнь, на какую-то другую?
Феликс задумался. Циклопы убивают быстро, а вот думают не спеша. Не потому, что глупы, а потому, что знают цену опрометчивых слов.
- У нас хорошая жизнь, командир, - наконец ответил он. – Другой не надо. У моего народа есть поговорка: жизнь выбирают, а смерть выберет сама. Я свой выбор сделал, я о нем не жалею.
Александр, пробуя остроту заточки, взмахнул мечом ,и тот загудел, соглашаясь, с циклопом.
- Да, - сказал Александр, улыбаясь десятнику, костру, верной боевой стали, лихим наемникам и завтрашней битве. – У нас хорошая жизнь.
Далеко на север от Нового Икароса, за свободными кантонами, за ристалищем призраков, в волчьих землях лежит Багровый Дол.
Дурное, проклятое это место. Ни зверь здесь не рыкнет, ни птица не запоет. Лишь немые ползучие гады с черными пастями таятся в здешних пещерах. От одного их укуса распухает тело и кровь свертывается в жилах. Даже металл прожигает их ядовитая слюна.
Говорят, великого воина, чья голова доставала до облаков, предал и убил здесь верный боевой товарищ. Кровь воина пролилась на землю и с тех пор зовется это место Багровым Долом. Даже в вечную здешнюю зиму проступает богатырская кровь сквозь снега, напоминая о свершившемся предательстве.
Есть у Багрового Дола один обитатель. Не зверь он, не птица, и не гад ползучий. Вместо ног у него лезвие из стали неземной ковки, опояском у него гарда, тело как рукоять меча. Ростом он как осадная башня, а могучие его руки прикованы цепями к летающим горам. Кто и за что приковал его, то нам неведомо.
Ведомо нам, что сей узник Реликт и имя ему Кладенец. Не одну сотню лет простоял он в Багровом Доле, на треть погруженный лезвием в землю, в морозном забытье. Стоял бы и дальше, если бы из дальних южных земель не явился к нему гость.
Был тот гость верхом на летающем диске боевых магов и по их обычаю носил мантию с капюшоном. Не разглядеть было в тени капюшона его лица, молод ли он был, стар, мужчиной был или женщиной, человеком или нелюдем – о том не скажем.
А скажем, что ведал гость имя Кладенца и воззвал к нему трижды, как подобает магу говорить с Реликтом. Отозвался Кладенец гостю, голосом хриплым, как скрежет ржавого железа.
- Пересохло в горле у меня, странник, - проскрипел Кладенец. – Напои меня, теплой кровью напои, мучает меня вековая жажда.
Поднес маг Реликту дымящийся фиал с горячей кровью. Осушил Кладенец фиал, ярким огнем вспыхнули знаки на его живом лезвии, дрогнуло огромное тело.
- Хорошо, - прошептал он. – Уважил ты меня, странник, один раз, уважь и во второй. Точат мое тело ядовитые гады, жгут меня своей слюной, нет мочи терпеть. Изведи их, сделай доброе дело.
Кивнул маг, воздел руки над головой. Упали с небес синие молнии, посекли ядовитых гадов. Оглядел их дымящиеся тела Кладенец, усмехнулся чему-то.
- В наказание их мне послали, - сказал он. – Да только не помню уж сам, за что наказали меня. Послушай, странник, вновь мучает меня жажда. Принеси мне еще крови, да побольше. Как напоишь меня всласть, так поговорим мы с тобой. Поговорим, как старые друзья.
Вновь поднес маг Кладенцу кровавый фиал. Долго пил Реликт, сначала взахлеб, потом не спеша, с наслаждением. И с каждым глотком прибывало в нем утраченной силы. Как опустел фиал до дна, так тряхнул Кладенец руками, порвались державшие его цепи. Захохотал, загрохотал он тогда:
- Вот и свободен я! Свободен! А ты помог мне, глупец! Думаешь, отблагодарю тебя? Служить тебе стану? Наслушался, поди, сказок, недалеких своих учителей. Не служит никому Кладенец! Никому, кроме жажды своей. Горяча твоя кровь, странник, вкусна, сладка. Напоишь ты ей меня, осушу тебя досуха. Не помогут тебе твои молнии, не улетишь ты от меня на летающем своем диске. Зря, ой зря, в одиночку пришел ты в Багровый Дол, глупец.
Улыбнулся странствующий маг в тени капюшона. Вспыхнули его глаза колдовским светом, проступили над его плечами крылья из темного света – знак настоящего боевого мага. Сгустился за спиной мага туман и послышался в нем грохот, будто поступь каменного великана.
- Не один я пришел к тебе, Кладенец, - сказал боевой маг.
Вырвался Реликт-убийца из земли, занес над магом когтистые свои руки – каждый коготь меч сверкающий. Занес и замер. Дрожь пробежала по его стальному телу, когда вышел из тумана и заслонил мага воин-скала.
- Здравствуй, старый друг, старый враг, - сказал воин и гремел его глас, как лавина. – Вот, пришел я повидать тебя.
- Святогор, - прошипел Кладенец. – Вижу, голова твоя вновь на плечах. Но прибавилось ли в ней ума? Есть ли в тебе сила удержать меня, отца клинков, твоего убийцу?
- Крепко опять стою на земле я, старый друг, - отвечал Святогор. – Вернулась сила моя ко мне. Не вся, но той, что есть, хватит. А не веришь, - хрустнули каменные кулаки, каждый размером с дом, - так испытай!
Случилась ли битва Реликтов в тот день и чем она закончилась, нам неведомо.
Сказывают же, что где-то в бесплодных землях странствующий маг с южным говором искал беглого гадателя по имени Менестей. И был он вроде как один, но торговка Меона своим кошачьим глазом углядела в седом тумане за ним воина, похожего на ожившую гору. А в руках у воина живой клинок с лезвием, покрытым древними письменами.
Известные вруны эти меоры и Меона первая из них лгунья. Хотите верьте ей, хотите нет, но сказала она, что отправился маг и его Реликты в земли цвергов, куда путь заказан и живым, мертвым. Но что там с ним стало, о том ни ей, ни нам неведомо.
Снятся развалины городов и вороны, пирующие на распластанных телах. Снится небо, набухшее закатом, как кровью рана, низкие свинцовые облака. Снится неумолкающий вой ветра, хриплый собачий лай, стоны умирающих. Тот ветер пахнет гарью, обреченностью, смертью.
Ему снится война.
Ему не снятся победы, хотя он одержал их немало. Он не видит счастливые лица товарищей на привале, не слышит удалые песни у костра. Давно распались прахом их костры, умолкли песни, смерть прибрала его товарищей. А кто остался жив, навеки отвернулись от него.
На той войне он сражался в одиночестве.
Столько зла он видел и причинил сам, что сначала душа его, а потом и тело покрылись каменной коркой. Заледенело его когда-то горячее сердце и дыхание стало лютым, как ветра северных кантонов. Ни враги, ни бывшие друзья не знали от него пощады.
Во сне он слышит, как их души, ставшие неприкаянными призраками, зовут и проклинают его.
«Святогор, за что ты убил нас?» - вопрошают они.
Он не знает ответа. Он забыл, из-за чего началась война и на чьей он был стороне. Он помнит лишь, что враги не могли найти на него управы и тогда они прибегли к обману. В крохотную переметную суму спрятали они неподъемную тяжесть и вручили ее Святогору, как почетный трофей.
Взялся великий воин за ремни сумы, дернул и по колено вошел в сырую землю. Дернул снова и оказался в земле по пояс. Часть его силы несметной ушла в заколдованную суму, ослабел богатырь. Бросились тогда враги на него несметными полчищами, да снова не сдюжили. Раскидал он их, посек, заморозил ледяным дыханием.
«Победил ты нас, Святогор», - шепчут ему призраки. «Да толку для тебя чуть».
Правду говорят они. В тот нелегкий час предал его последний друг, верный спутник. Ударил он богатыря в спину, да так, что голова скатилась с могучих плечей. Стукнулась она о землю, расколола ее до самых недр. Гром прогремел такой, что могучие грифы попадали с небес. Кончилась война, но не мучения Святогора.
«Где голова твоя, богатырь?», - кривляются призраки. «Где меч твой?». «Где бродит тело твое?».
Кричит и стонет Святогор во сне. От его крика скисает молоко у коров и мертвыми рождаются жеребята. Не видать воину покоя даже в смертном сне, столетиями не смолкают призрачные голоса в его голове – угрожают, рыдают, насмешничают.
И вдруг стихают. Лишь один голос, живой, не похожий на призрачные стоны, зовет его:
«Святогор! Проснись, Святогор!»
Не веря, богатырь открывает глаза, полные ледяной, запредельной синевы. Сквозь мглу и пляску снежных духов он видит человека в плаще, покрытом знаками силы. Под ногами человека диск из колдовского металла, парящий вопреки земной тяжести. В руках живой яростный огонь. На лице решимость. На губах имя богатыря, произнесенное в третий раз.
«Святогор», - говорит человек, победивший призраков былого. «У тебя нет ног, чтобы идти, но я зову тебя с собой. Обещаю, я верну тебе тело, оружие и поруганную честь. Если я солгу – сокруши меня, как лавина былинку. Если я говорю правду – служи мне до скончания вечности».
Они смотрят друг на друга, боевой маг и Реликт. Разлепляются каменные губы, чтобы нарушить тысячелетнее молчание.
«Многие приходили сюда, маленький человек, чтобы заставить Святогора служить себе. Они вокруг тебя, навеки застывшие в ужасе между миром живых и мертвых. Мне стоит лишь дыхнуть и ты станешь одним из них. Чего будут стоить тогда твои обещания?»
На лице человека улыбка. В его сердце нет страха.
«Ты велик и страшен, Святогор, спору нет», - говорит он. «Но я не боюсь тебя. Испытай меня и если я устою, то станет по моим словам».
Он поднимает руки, и огонь между его ладоней разгорается ярче. Так ярко, что даже ледяным глазам Святогора становится тяжело смотреть на него.
«Что же», - гремит богатырь, - «Коли ты не боишься смерти, да будет так!».
Еще надо помнить, что есть люди, которые могут сломать тебя. Одним пальцем. Одним взглядом. Даже если ты не калека, а полон здоровья, молодости и уверенности в себе. Здесь дело даже не в силе, а в чем-то особенном, в том, что самураи называли «внутренней наполненностью». В умении не оборачиваться, не думать о последствиях.
Сразу было понятно, что Алиев именно из таких. У него было телосложение борца, потихоньку оплывающего под грузом лет и жира. Я не мог смотреть ему в глаза, прозрачные, в обрамлении светлых ресниц и совершенно беспощадные. Поэтому я смотрел на его руки с короткими толстыми пальцами без единой наколки. Он никогда не был в тюрьме и презирал своих коллег «старой школы». Журналиста, назвавшего его в одной из заметок бандитом, избили в подъезде так, что пришлось наложить девятнадцать швов на череп. Алиев очень ценил свою репутацию.
Пока меня обыскивали двое его охранников, он своими звериными глазами искал хотя бы малейший источник опасности. Опасности не было, и он перевел взгляд на лежащее перед ним меню. Меня усадили напротив него, охранники сели с моей стороны стола, сдавили с боков. Настоящие профессионалы, они тоже могли поломать, не вставая со стульев с резными спинками в виде китайских драконов. Мое тело в тех местах, где прошлись их железные пальцы, все еще ныло.
И мне было очень страшно. Очень.
Мягкость.
- Ты на машине приехал? - спросил Алиев, не здороваясь.
Перед ним лежало меню и два одинаковых телефона «Верту». Я перевел взгляд с его рук на циферблаты телефонов.
- Да, оставил на инвалидной парковке. Пришлось пройтись до ресторана.
- Тяжело? - в его голосе прозвучало что-то похожее на жалость. Или презрение. Такие как он не выносят слабости. - Где руку потерял?
Я коснулся ладонью левой руки протеза, лежащего на столе. Охранники фиксировали каждое мое движение.
- И ногу. Чечня. Был сапером. Ошибся один раз.
- Понятно. Обедать будешь? Я тебе заказал.
Он посмотрел на усыпанный бриллиантами браслет часов, хотя я со своего места мог разглядеть время на его телефонах.
- Мне просто поесть надо, врач сказал не позже часа обедать. Здоровье такая штука, - он хмыкнул. - Сейчас принесут и поговорим. Водички выпей пока. Дамир, налей.
Охранник, сидевший слева, налил мне воды «Восс» в стакан. Я послушно сделал несколько глотков, смочил пересохшую глотку.
Официантка вошла в VIP-кабинет, бесшумно расставила приборы.
Я неловко улыбнулся.
- Не умею есть палочками. Можно вилку попросить?
- Обойдешься, - коротко сказал Дамир. - Руками ешь.
- Не груби человеку, - в голосе Алиева слышалось удовольствие. Так, с гордостью за своего зверя, отзывают хозяева собаку, потрепавшую прохожего. - Не видишь, он трясется весь, - и мне. - Ты не обижайся на них. Ребята знают просто, что вилкой можно сделать, если уметь. Ешь руками, не стесняйся. Все свои.
Охранники хохотнули. Я, наклонив голову, взял левой рукой ванн тон с креветочной начинкой.
- Макай его в эту красную херню, так вкуснее. И давай уже, рассказывай, не тяни.
Алиев тоже принялся за еду. Палочками он орудовал, как завсегдатай азиатских ресторанов, неумело, но ловко.
- Вас хотят убить, - просто сказал я. - Ваши бывшие партнеры по «Далет Недвижимость».
Мягкость. Плавно, осторожно, чтобы не сорвалось.
- Тоже мне новость, - проговорил Алиев с набитым ртом. - Они меня еще полгода назад заказали. Только желающих не находится. Это все, что у тебя есть? Дамир тебя проводит.
Дамир взял меня под левый локоть, дернул вверх. Я чуть привстал и первый раз посмотрел Алиеву в глаза. Под ложечкой у меня мучительно засосало.
- Желающие нашлись, - сказал я. - И я знаю, кто это.
- Дамир, - охранник оставил мой локоть в покое. - Ну-ка, ну-ка.
- Помните в прошлом году убили Караваева? Это тот же человек.
Алиев прищурился, его зрачки сузились. Я не выдержал и отвел взгляд.
- Караваева валили приезжие, профессионалы. Говорят, что спецы из Моссада. Так?
- Не совсем.
Один из телефонов Алиева начинает звонить. Взглядом он приказывает второму охраннику ответить.
- Слушаю, - говорит тот.
Второй телефон тоже разражается звоном. Дамир делает движение взять трубку, но Алиев раздраженно машет головой, хватает телефон сам.
- Да! - рявкает он. - Занят! Что там, только быстро.
Я смотрю на часы на руке Алиева. Тринадцать часов тринадцать минут.
Оба телефона взрываются истошным, за гранью слышимости визгом. Охранник роняет трубку, хватается руками за голову. Между его пальцев сочится кровь. Аллиев, видимо потеряв сознание, кренится вперед, телефон со стуком падает на стол.
Мягкость. Если дергать курок слишком резко, может произойти осечка. А на вторую попытку не будет времени.
Обрез, вынутый из полости внутри моего ножного протеза, выплевывает триста грамм крупной дроби прямо в живот банкира. Секунду спустя моя левая рука втыкает палочку для еды в глаз привставшего Дамира.
Мне не соврали, у VIP-кабинетов в этом ресторане действительно отличная звукоизоляция. Никто не рвется снаружи выяснять, что здесь за шум и стрельба.
Я встаю из-за стола, отстегиваю фальшивый протез правой руки. Смаху бью им по голове уцелевшего охранника, который пытается навести на меня пистолет. Правой рукой, она провела последний час примотанной к телу и кажется немного чужой, поднимаю пистолет с пола. Стреляю в голову сначала второму охраннику, потом Дамиру. Огибаю стол и стою над Алиевым.
Он уже не узнает меня, с хрипом выталкивая изо рта кровавые пузыри. Мой страх перед ним улетучивается. Так бывает всегда.
Не ради денег, ради этого момента, когда ты стоишь вот так, смотришь сверху на человека, который мог разломать, растоптать тебя и даже не заметить - ради этого я берусь за самые сложные заказы.
Я спускаю курок мягко, как положено. Потом достаю телефон и делаю три фотографии - охранников и хозяина. Отсылаю их на ящик электронной почты. Меньше чем через минуту приходит SMS о пополнении моего лицевого счета в люксембургском банке. Я даже не смотрю на цифры.
Следует помнить, что в моем деле деньги не главное.
